Поколение 90-х. Что для нас означает Победа?

Я делаю печальное лицо и здороваюсь с входящими в зал преподавателями, прекрасно понимая, что всё это празднество для меня — пустой звук. Меня вряд ли смогут воодушевить высокопарные слова о Родине и Победе, и я не испытываю ни священного трепета, ни преклонения перед героями-ветеранами. Просто меня угораздило попасться под руку декану и стать одним из добровольцев, которые пойдут на концерт — вот и всё.

Многие из нас, родившихся в начале 90-х, ещё знают о Великой Отечественной «из первых рук». Мы — одно из последних поколений, которые сохранят память живого общения с людьми, прошедшими войну. Но, снисходительно выслушивая рассказы бабушек, мы, студенты-философы, изучаем войну как социальное явление — холодно, беспристрастно, как и положено исследователям.

Мы рассматриваем войну как неотъемлемый атрибут человечества и раскладываем по полочкам её социальные функции, механизмы возникновения, положительные и отрицательные аспекты. Мы философы, и значит, стремимся проникать в суть вещей там, где все они — и погибшие, и собравшиеся в этом зале, видят лишь поверхность. Мы философы, и мы изучаем «массы», «народ». В том числе тех, кто сложил головы за этот привычный набор штампов — героизм, патриотизм, чувство долга, великая Победа, освобождение…

Священная война? Всё правильно: кто захочет отдать жизнь за дело, которое он не считает священным? Ну, а мы, философы, изучаем этот процесс формирования нужных убеждений в общественном сознании и обсуждаем наиболее эффективные его стратегии. И уж конечно, мы смотрим на всё это снаружи, извне — и у нас не возникает желания присоединиться ни к тем, кто спешит сложить голову за «священное дело», ни к тем, кто кричит «долой войну». Ведь, по большому счёту, «всё этически нейтрально», не так ли?

Мне жаль, безмерно, невыносимо жаль людей, отдавших жизни за эти иллюзии, и ещё больше жаль выживших, у которых кроме этих иллюзий ничего не осталось, но… но я их изучаю.

«Только всё ещё плачут, всё плачут, всё плачут на рассвете тюльпаны, как живые сердца не пришедших из боя солдат», — тоненьким дрожащим голоском запевает на сцене девочка. Что она знает о войне? И вообще, можно ли «знать» войну? Или её, как и религиозный опыт, нельзя понять разумом, а можно только пережить?

«…Они плачут, как люди, они плачут по людям…» Эту песню пел Э. Хиль — я помню, бабушка говорила мне. Целую вечность назад, когда сегодняшние ветераны были молодыми.

Раз, раз… раз, два…

Среди молодых студенческих мордашек начинают мелькать непривычные этому залу морщинистые лица и седые волосы ветеранов. Я вдруг осознаю, до чего им много, много лет. Что чувствуют они сейчас?

На сцену выходят студенты, говорят чужие, заученные слова о Победе и о нашей благодарности тем, кто за эту Победу сражался. И одну за другой поёт военные песни наш студенческий хор. «…Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи… Вот и сейчас надо мною она кружится…»

 — А сейчас мы вручим денежные премии нашим ветеранам, — восклицает бодрая женщина с пышной причёской. — Скрипник Фёдор Иванович! (Аплодисменты…) Николаева Светлана Семёновна… (Аплодисменты…) Поплавский Дмитрий Борисович… Его сегодня нет… Иванов Алексей Петрович… Тоже не пришёл. Да, к сожалению, многие из наших ветеранов болеют…

«Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь…», — тихо звучит фонограмма. Мне почему-то становится страшно.

«Я не знаю, есть на нашей Земле что-либо важнее и ценнее жизни, но, наверное, есть, если вы воевали за это и отдавали свои жизни», — выходит на сцену очередной поздравляющий. Фарс, просто какой-то фарс: ничто не может быть дороже жизни — просто потому, что кроме жизни у нас ничего нет! Я оглядываюсь — почему на глазах стольких людей — не только ветеранов — слёзы?

«…Эх, дороги… Пыль да туман…» А я ведь помню эту книжечку — в синей бумажной обложке… Мы с бабушкой разучивали по ней все эти военные песни, когда мне было лет пять-шесть. Бабушка жива-здорова и войну застала лишь маленькой девочкой, но первые песни, которые она пела мне, почему-то были о войне. «…Холода, тревоги, да степной бурьян…» Что это? Я плачу? Почему? Я философ, я циник — я не могу плакать из-за… пустяков!

Опускается и снова поднимается занавес. На сцене — квартира. Под звуки вальса кружится молодая пара. Молодая, как семьдесят лет назад те, кто сидит сейчас в зале. Вдруг музыка прерывается.

 — Внимание! Внимание! Говорит Москва. Сегодня в четыре часа утра без объявления войны германские войска напали на нашу страну…, — медленно, останавливаясь после каждого слова, говорит диктор.

«…Ночь коротка, спят облака…» Он уже в военной форме. Стоят молча, обнявшись. «…В этом зале пустом мы танцуем вдвоём, так скажите хоть слово…» Зачем вы показываете всё это? Что должны чувствовать сейчас те, для кого эта сцена — реальность? «…Так скажите хоть слово — сам не знаю, о чём…»

Почему тайком вытирает слёзы девушка, стоящая рядом со мной? Почему мне хочется спрятать от неё своё лицо? «…А я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму…» А я? Сколько уже дней я забываю позвонить домой?

«…Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей…»

Объявляется минута молчания. За сценой тикают часы.

«…Помните! Через века, через года, — помните!» …Тук… тук… «О тех, кто уже не придет никогда, — помните!» Тук… тук… В зале выключают свет — да, правильно, так лучше! «…Люди! Покуда сердца стучатся, помните! Какою ценой завоевано счастье, пожалуйста, помните!..» Голос звенит и прерывается от слёз. А ведь читающая эти стихи девушка не притворяется — понимаю я. «…О тех, кто уже не придет никогда, заклинаю, ПОМНИТЕ!»

Вот и всё. «День Победы — порохом пропах …», — наяривает казацкий оркестр. С чувством непонятного мне внутреннего очищения я выхожу из зала. Я спешу: мне срочно, срочно нужно попасть домой, к родителям. «…Это праздник со слезами на глазах…», — вполголоса пою я вместе с оркестром, выбегаю из университета и жмурюсь от совсем уже летнего солнца.