Школьные будни: о чем плачет трудовик?

Что-то получалось только у Мухамеджанова, который, правда, книг до своего переезда в Россию не видел, но руками работать умел. Отличник Чернышов вертел в руках ножовку, не понимая, как пользоваться этим агрегатом. Двоечник Солдатов хмуро смотрел на разложенные перед ним доски.

Обухов, выходец из верующей семьи, на всякий случай молился на тиски. А Жмыхов, который ещё в первом классе решил стать стилистом, копался в своей сумочке в поисках зеркальца.

Только весельчак Шувалов долбил по доске молотком, пытаясь вбить в неё гвоздь. Пальцы у Шувалова были уже кроваво-красные.

Учитель встал, вздохнул, прошёлся по классу и остановился возле Шувалова.

 — А ты кем собираешься работать, Шувалов? Кем стать хочешь? — на лице учителя появился почти ленинский прищур, без доброты, но с суровой хитрецой.

 — А я уже работаю. У меня подписчиков больше ста тысяч… — ответил Шувалов, не переставая попадать молотком по пальцам.

Учитель не знал, что и этот урок улетает в «ТикТок», и пальцы Шувалова принесут ему деньги намного большие, чем учительская зарплата.

 — Во-первых, прекрати стучать. Во-вторых, ты не «Советский спорт», чтоб на тебя подписываться. В-третьих, вот перед тобой чертёж лежит. Где здесь гвоздь? Зачем он здесь? — учитель сунул чертёж под нос Шувалову.

Шувалов отложил молоток, взял чертёж и долго на него смотрел.

 — Я, Альфред Михайлович, в этих чертежах ничего не понимаю. И вот же гвоздь, перед ноликом и буковками, — ткнул он пальцем в чертёж.

 — Это единица. Здесь должно быть отверстие диаметром десять миллиметров для саморезов… — вздохнул учитель.

 — Трэш! Саморезы какие-то… Отпустите лучше меня к медсестре, у меня вон… — и Шувалов показал побитые пальцы сначала учителю, а потом стоящему на верстаке телефону.

 — Иди, а то меня с работы выгонят… — и учитель пошёл дальше по классу.

Шувалов схватил телефон.

 — А сейчас, френды, будет жесть… — и с этими словами он выбежал в коридор.

 — Какая жесть? У нас ДСП! — обернулся учитель, а класс хохотнул.

 — Что смешного? — насупился учитель.

 — «Жесть» — это жёстко, — просветил учителя Солдатов. — Это молодёжный сленг.

 — Жесть — это холоднокатаная отожжённая листовая сталь, — отчеканил Альфред Михайлович. — А жёстко — это спать на…

Но где жёстко спать, класс не услышал. От верстака, за которым сидел Толя Рыженков, раздался громкий звук, и Альфред Михайлович рванул на этот звук, как голодный гепард на сытую антилопу. Слава богу, страшного ничего не случилось — Толя Рыженков решил отпилить часть ДСП-шной плиты и уронил всё, включая сам верстак.

 — Сломалась вот… — извиняюще сказал Рыженков, показывая остатки полотна ножовки. — Я всё расчертил, хотел…

 — А ты проверил крепление полотна? Мы же на той неделе учили — концы полотен лучковых пил должны быть прочно закреплены в шаховках, а сами полотна разведены, — сказал Альфред Михайлович.

 — Ой, а у нас коттедж в Шаховке, а родители разведены… — раздался голос Жмыхова. — На каникулах в Данию полетим, может, там их поженят…

 — А в России почему пожениться нельзя? — спросил учитель, помогая Рыженкову поставить верстак. — На Руси такие прекрасные свадебные обряды. А ты бы им на свадьбу стул своими руками сделал, мы бы помогли всем классом. Да, ребята?

Класс издал одобрительный звук, а Жмыхов вздохнул.

 — На Руси невозможно заключить брак между двумя людьми одного пола, — сказал он. — Статья двенадцатая Семейного кодекса требует согласие мужчины и женщины. А у нас в семье женщин нет…

Альфред Михайлович открыл рот, чтобы что-то сказать, но вовремя осёкся и посмотрел на стоящего рядом Рыженкова.

 — У Жмыхова однополая семья, — пояснил тот. — Папа один и папа два. А папа два — чернокожий датчанин.

У учителя произошёл когнитивный диссонанс, но он не знал, что это такое, поэтому просто резко погрустнел. Помолчав, он поправил верстак, потом ещё раз поправил и решил сделать вид, что ничего не слышал.

 — А ты кем стать хочешь, когда вырастешь? — спросил он у Рыженкова.

 — Я в «нефтянку» пойду, — ответил тот.

 — Нефть добывать будешь?

 — Зачем добывать? Продавать.

 — Так чтобы продать, её надо сначала добыть!

 — Ну это я не знаю, как её там добывают, откуда, из чего… Я буду только продавать и дом на Мальдивах куплю. А из чего её добывают?

 — Из земли, — когнитивный диссонанс у Альфреда Михайловича усиливался, и он с тоской посмотрел на часы.

 — Ну, земли на Мальдивах навалом. Там и добывать будем, — решил Рыженков.

Альфред Михайлович сглотнул слюну, зачем-то занюхал её рукавом и подошёл к Мухамеджанову, который работу закончил и уже подметал возле верстака.

 — Что это? — учитель осмотрел сотворённую Мухамеджановым конструкцию.

 — Полка, — уверенно ответил Мухамеджанов.

 — Что бы ты ни делал, Мухамеджанов, у тебя получается дастархан… Четыре тебе. А остальным по три балла, — Альфред Михайлович посмотрел на Жмыхова и толерантно добавил: — Жмыхов, тебе пять.

Но слова «толерантно» учитель тоже не знал, поэтому добавил это просто так, из жалости. Тут прозвенел звонок, ученики потянулись к дверям, а когнитивный диссонанс в голове Альфреда Михайловича трансформировался в непреодолимое желание выпить.

Вечером, когда школа опустела, учитель технологии Альфред Михайлович напился в компании физрука и школьного охранника. Он долго и бессвязно рассказывал собутыльникам про СССР, потом спел две песни из репертуара Софии Ротару и уснул на лавочке в школьной раздевалке.

А утром он написал заявление об увольнении и в этот же день уехал куда-то с Ярославского вокзала. Через четыре дня, проехав пять тысяч километров, он оказался в 1972 году и сошёл с поезда.

Альфред Михайлович работает трудовиком в средней школе забайкальского посёлка городского типа Киреево. Его там ценят, он признан лучшим учителем школы и награждён грамотой, а его мальчишки делают прекрасные полки и табуретки и побеждают в поселковых конкурсах по столярному делу. Альфред Михайлович счастлив и недавно женился на завуче.

Но иногда, когда он видит по телевизору выступление стилиста и певца Огюста, он плачет, напивается и рассказывает, что раньше этот Огюст был Жмыховым, что у него два папы и один из них — негр…

Но ему, конечно, никто не верит.