Человек на дне: жизнь или такая смерть?

Подбитый глаз, в радужной оболочке, растрёпанная с проседью копна волос цвета осенней грязи, как на обочине, обвисшие, как у старого бульдога щеки, по которым для полноты картины не хватало струйки пенящейся слюны. Порванное платье, которое, казалось, было надето задом наперед, и резиновые галоши с кучерявой подбивкой на босую носу.

И бьющее в нос и мозг амбре, вонь из смеси прокисшей человеческой мочи, как бывает у стариков, что перестали ухаживать за собой, и жуткого недельного перегара, перебивавших друг друга, спеша наперегонки, распугивая всех, кто попадался навстречу в радиусе пяти метров.

Она не шла, а зигзагами и углами своих костлявых локтей врезалась во все стороны, так ее штормило — то ли от какого ее несчастья, то ли от дешевой водки. И не заметить ее, не обратить, хотя бы и украдкой, внимания было невозможно.

Первое впечатление-удар по глазам и воображению — бедная, несчастная, давно не молодая женщина, жена, мать, чей вид приведения, восставшего из алкогольного ада, мгновенно вызывал крайнее отвращение и такое же крайнее сожаление, сопереживание — неизвестно, чего больше.

Нет печальнее зрелища пьющей, запустившей себя женщины. И, пожалуй, нет ничего, что бы вызывало столь сильное возмущение у добропорядочных бюргеров, как вид такой женщины.

Я тогда прошел мимо, лишь в памяти запечатлев и перебрав ее чудовищный образ, забыв о нем уже минут через пять, впрочем. Мало ли вокруг пьющих и болящих, мужчин и женщин.

Но сегодня я снова, уже с другой стороны рынка, натолкнулся на нее, казалось бы, в еще более страшном виде, виде египетской мумии, каким-то чудом выбравшейся из саркофага. Мумии, которой осталось только пожелать побыстрее вернуться обратно, к праотцам. Настолько нечеловеческим был ее вид.

Но в этот раз я притормозил, развернулся и медленно пошел за этим чудовищем, похожим на пирата, сошедшего на берег, без сабли, локтями в стороны колящим невиноватый воздух, ужасавшим всех, кто ей попадался навстречу — настолько полны отвращения и ужаса были лица, которые осмеливались бросить взгляд на этот образ смерти.

Я недоумевал, как может человек — женщина! — дойти до такого плачевного состояния, и как никто из добропорядочных обывателей не торопился ей помочь.

Она приблизилась к ступенькам магазина, на котором было написано «Продуктовые товары», и, видимо, лишившись последних сил, опустилась вниз, на грязные ступеньки. Но промазав, упала задом прямо в лужу.

«Вот так буквально выглядит пресловутое «Низко пасть», — невольно сострил я в уме.

Я приблизился к ней, посмотрел на ее, казалось бы, испускавшей дух в этот самый момент облик и произнес: «Вам нужна помощь?»

В ответ молчание, ноль реакции. И только упавшая на руки в копне полуседых волос голова в язвах, и только свист паровозного гудка — скрипящего дыхания сквозь ободранные локти и копну грязных волос.

На ступеньках, над мумией, появилась кассир в белом фартуке с лицом, на котором были написаны вся ненависть и отвращение мира.

— Пошла отсюда! — почти завопила кассир, зажимая нос.

— Не торопитесь, — я сделал знак уже этой нечеловеческой мумии в белом. — Я уведу ее.

Во мне взорвалась привычная ненависть к бесчувственным мещанам, но я быстро ее подавил, стараясь сконцентрироваться на одной мумии, а не на двух сразу. Двух я бы не потянул.

— Вы меня слышите? — я притронулся к плечу женщины.

Та медленно подняла голову, открыла сначала рот, а потом глаза: сначала один, подбитый, потом другой.

— А-а-а… — сказала она.

— Вы меня слышите?

— А-а-а… — снова сказала она.

Я достал из рюкзака початую бутылку с водой и сунул ей в руку. Она ее молча взяла, сначала опустила вниз, а потом подняла к лицу, посмотрела, открыла и выпила все, что там оставалось.

— Ты кто? — наконец она увидела меня.

— Я добрый ангел, прилетевший за вами.

— Кто???

— Ангел. Вам помощь нужна?

— Помощь? Дай денег! — без прелюдий, выдала она.

— Послушайте, может, вас домой довести? Продуктов купить? Вы где живете?

Наконец у нее получилось сосредоточиться обеими глазами на мне.

— Там, — она куда-то махнула неопределенно рукой. Потом добавила: — Сердце.

— Что, сердце болит?

— Да, — она выдавила гримасу боли и отчаяния, и я почти поверил, настолько было смерти подобным ее страшное лицо.

— Вас проводить домой? — сочувствие во мне просыпалось все больше, несмотря на не уходящие брезгливость и отвращение.

— Да, пожалуйста, проводите, — уже как-то жалостно протянула она.

Я подставил ей руку и плечо, она взялась за мою руку, и мы медленно побрели в сторону ее дома.

Вода из бутылки и мое сочувствие сотворили чудо: почти из потустороннего трупа на землю вернулся, хоть и потрепанный и нетрезвый, но еще живой человек.

Женщина. Мать. Чья-та дочь…

Я довел ее до какой-то «девятиэтажки», которую она обозначила как ее дом, обменялся с ней еще парой-тройкой сочувственных фраз и напоследок протянул ей деньги. Как она попросила, «на лекарство».

— Может, надо «скорую» вызвать — вы неважно выглядите?

— Нет, нет, благодарю, не стоит, — нетрезвая оборванка превратилась почти в леди. — Я приму лекарство, полежу, и все пройдет. Еще раз благодарю вас.

Я оставил ее на крыльце, не торопясь направился в сторону рынка, где купил яблок и зашел еще в мясной отдел.

Когда я вышел оттуда и уже почти забыл о недавнем происшествии, я вдруг увидел свою старую знакомую, которая куда-то бодро и совсем не как умирающая почти бежала. Мне стало интересно, и я последовал за ней.

Свернув за угол, потом еще, я увидел, как она бодро, без признаков надвигающейся смерти, взбежала по ступенькам магазина, а потом, минут через десять, появилась обратно с полными пакетами, как нетрудно было догадаться, выпивки и закуски.

Увы, но чуда не случилось, ангел не спас мумию и все на свете, как всегда, оказалось куда банальнее того, что было в добрых книжках и некоторых головах…

За углом магазина, у подсобок, я обнаружил целую компании таких же оборванцев, что и моя знакомая, но уже бурно ликующих и приветствующих свою Диану-охотницу, груженную добычей.

Я, сам как Великий Укор, встал прямо напротив Дианы-Мумии, вываливающей водку, колбасу, какие-то консервы и еще какую-то снедь прямо на рваную картонку в жидкой грязи. Но мой вид не произвел на нее никакого впечатления, хотя она меня заметила и даже скорчила рожу, что признала меня. А ее собутыльники, те, что покрепче, громко и с матом стали меня прогонять.

Я тогда ушел. И еще долго недоумевал относительно человеческой неблагодарности, привычной лжи и неспособности ухватиться за протянутую руку, чтобы выбраться из грязи на сушу. И еще много о чем…

Наверное, я был слишком молод и наивен. В жизни совсем все не так, как в прекрасных книгах, кино и в наставлениях наших родителей. Все совсем по-другому. И все как-то банально, скучно и невыразительно.

Я еще видел свою Мумию, как я ее тогда назвал пару раз, наверное, года три спустя. Удивительно, она выглядела еще хуже, совсем не жилец, а кассиры в белом так же ненавистно прогоняли ее со ступенек своего магазина. И она так же сидела, опустив уже совсем поседевшую голову на пару костлявых и желтых рук.

Что примечательно, некоторые мои знакомые, благопристойные люди, уже умерли. Не пили, не курили, занимались спортом. А эта… эта живет.

Я ее также нередко вижу, иногда проходя через рынок. Живет себе, Мумия, хотя, казалось бы, давно умереть должна была.

А может, и умерла уже давно, а это только ее оболочка, как приведение, пугает добропорядочных бюргеров…