Мое знакомство с творчеством поэта началось весьма необычно. После окончания Таллинской мореходки в 1972 году при распределении я напросился на Дальний Восток. Сразу штурманом меня не поставили — не было вакансий, поэтому пришлось некоторое время поработать матросом 1-го класса.
И вот получаю я направление на судно д/э «Пенжина». Группа серии этих судов была своеобразна и имела в простонародье прозвище — «броненосцы». Надо заметить, что самым примечательным местом на этом судне была кормовая часть надстройки, именуемая «курятник». Свое название это место получило неслучайно, там располагались каюты обслуживающего персонала судна: уборщиц, поварих, буфетчицы. И только две каюты занимали члены палубной команды — в одной из них жил плотник, а в другой два матроса 1-го класса.
Не знаю почему, но боцман сразу определил меня в двухместную каюту на «курятнике». Экипаж у нас был, как тогда говорили, комсомольско-молодежный, и так уж сразу повелось, что все «теплые» вечера «высший состав» палубной команды проводил у меня в каюте. В «высший состав» входил и Мишка по прозвищу «Леший».
Мишка был матросом 1-го класса и по совместительству — артельным. Носил он бороду и слыл большим гуманитарием. Свое прозвище получил с моей легкой руки или легкого языка, не знаю даже, как правильно и сказать. А дело было так.
Как-то в один из «теплых» вечеров я взял гитару и на манер В. Высоцкого пропел перефразированный мною куплет одной из его песен:
Наш «курятник» — словно сказка,
Там кикиморы живут,
Как буфетчица, хохочут,
Ну, а нам до смеха ль тут?!
Будь ты боцман, будь ты плотник — заграбастают,
А артельщик, словно леший, так и шастает.
Страшно, аж жуть!
Этот куплет с восторгом был принят всем присутствующим в каюте мужским собранием, но почему-то не очень понравился нашим судовым дамам. С криком «Так вы нас кикиморами считаете?!» они ворвались к нам, то есть ко мне, в каюту и устроили разнос, какой можно было учинить только в «курятнике».
Но ближе к теме. Так вот опять же в один из таких «теплых» вечеров, можно сказать, в самый разгар веселья, Мишка вдруг начал декламировать:
Утром — Любкой,
Ночью — Любочкой…
Отряхнув с души золу,
С виноватою улыбочкой
Проходила по селу.
Первые строчки, естественно, никого не взволновали. Но когда Мишка дошел до строк:
Шла неспешно,
Будто с вёдрами,
Выводя за шагом шаг,
И покачивала бёдрами
По привычке,
Просто так.
— появилась некоторая заинтересованность, особенно при слове «бёдрами».
А Мишка продолжал:
Обзывали Любку шлюхою
Злые женщины порой.
Начинали слово буквою
Из алфавита второй.
Мужики с недоброй шуточкой
Свой дневной вершили суд.
Услышав знакомое слово из первой строки и мгновенно разгадав тайный смысл второго слова, которое «начиналось буквою из алфавита второй», те, кто сидел поближе к Мишке, уже начали более внимательно следить за превратностями судьбы Любочки, при этом прекрасно представляя себе, какой такой суд вершили мужики с недоброй шуточкой.
И вот уже дойдя до кульминационного момента стихотворения, Мишка вознес свой указательный перст к потолку и с необычайным блеском в глазах зычно произнес:
Мать ступала!
Следует заметить, что дикция у Мишки была на уровне Мамонта Дальского, а если еще к этому присовокупить ключевое, до боли нам всем с детства знакомое в известном выражении слово «мать», то надо сказать, что в каюте повисла необычная тишина…
В знак прощения
Приподняли старики
Троеперстно, как крещение,
Лаковые козырьки.
При этих словах Мишка пальцами правой руки, сложенными щепотью, сделал движение, как если бы он сам приподнял козырек фуражки, и дальше опять «взвился», декламируя:
Мать ступала.
И глумливые
Смолкли бабы у дверей,
Даже самые ревнивые
Стали к Любочке добрей.
После этих слов в каюте уже не осталось никого, кто был бы равнодушен к судьбе Любочки. Когда же Мишка завершил стихотворение словами:
Шла,
Впервые некоримая,
И несла, забывши все,
На судах неоспоримое
Оправдание свое.
— в каюте на какое-то время воцарилось молчание, а потом кто-то спросил: «Ну и что это было?»
Мишка показал книжечку, небольшую по формату, которую он держал в руках с самого начала вечера. Так вот, после этого вечера эта книжка стихов «Книга любви» стала самой популярной книгой на судне. Стихи о любви из нее цитировали по случаю и без оного.
Те, кто не обременял себя высокой философией, вычитывали примерно следующее:
— Не изменяй! —
Ты говоришь, любя.
— О, не волнуйся.
Я не изменяю.
Но, дорогая…
Как же я узнаю,
Что в мире нет
Прекраснее тебя?
Или:
Не ходим в эстетической уздечке.
Изысканность. На кой нам черт нужна.
О женщине красивой как о печке
Мы говорим: «Неплохо сложена!»
Те же, кто «забивал» себе голову смыслом жизни, урезонивались следующим:
По главной сути
Жизнь проста:
Ее уста…
Его уста…
Сторонникам «непротивления злу насилием» больше нравилось следующее:
Обидят. Оболгут. Не мщу.
Боюсь во зле сойтись со спесью.
Я не отмщения ищу.
Ищу любви как равновесья.
Зло — бред!
И злые как в бреду
Приносят людям лишь страданья.
Да сбережет меня сознанье,
Превысит зло и упаду.
И тут же, в другом стихотворении, нисколько не противореча сам себе, поэт давал повод для размышлений:
Не бойтесь гневных,
Бойтесь добреньких;
Не бойтесь скорбных,
Бойтесь скорбненьких.
Но одно стихотворение мне стало наиболее понятно, только когда я сам пришел к соответствующему возрасту:
А я когда-то думал,
Что седые
Не любят,
Не тоскуют,
Не грустят.
Я думал, что седые,
Как святые,
На женщин
И на девушек глядят.
Большинство же стихов этого поэта было посвящено любви и самой прекрасной половине человечества — женщине:
Если б
Богом я был,
То и знал бы,
Что творил
Женщину!
А в конце теперь самое время сказать о человеке, о творчестве которого и шла речь. Об этом легко узнать из моего стихотворения, посвященного любимому поэту:
Был на Руси певец любви,
Но мы его, увы, не славим.
Не потому, что не хотим,
А потому, что мало знаем!Его стихи понятны всем —
Они просты и романтичны.
В них много есть из жизни тем,
Порой приятно эротичных.Чтобы стихи его понять
Не надо прилагать усилий.
С Россией просто рифмовать
То имя — ФЁДОРОВ ВАСИЛИЙ!
Спасибо Вам за знакомство с прекрасным поэтом!
Оценка статьи: 5
0 Ответить