Что остается с нами, когда уходят ровесники?

Вроде бы и все. Так что время есть, можно сходить-съездить в гости к кому из хороших знакомых или родственников. Можно просто пройтись по селу, посмотреть: как и что изменилось за то время, пока тебя здесь не было.

Во время одной из таких прогулок я и оказался на кладбище. И пока тропил дорожку к могилам деда и бабули, внимательно поглядывал по сторонам. Не так уж и мало кто из моих бывших годков переселились сюда из своих отчинных домов на Зубовке, Будковщине или Варнявке. Вон… Правее отца с матерью лежит Колька Михайлов, по уличной погремухе Кулик. На семь месяцев старше меня, а лет пять, как его уже нет с нами. Вовка Черториди, которого все мы значительно чаще звали не по имени, а Греком…

А… Это кто? В чистой небесно-синей оэмковской спецухе* и снежно-белой строительной каске. Повернувший свое лицо навстречу идущему мимо него, с немым, укоризненным вопросом в глазах, что внимательно смотрят прямо на меня с огромной, во всю могильную плиту, фотографии: «Что, Костян? Не узнаешь?!»

«Сашка?.. Ты, что ли?!»

* * *

Мы с Сашкой ходили в разные классы. Я, как декабрьский, учился с ребятами на год младше, он — с нашим годом рождения. И жил он на улице у самой станции, поэтому и уличная компания у него была другая. Купаться они ходили, похоже, не на Оскол, а на Водокачку, которая, уже по названию понятно, значительно ближе к станции, чем речка. Ведь именно от неё была проложена линия к старой водонапорной башне красного керамического кирпича, из которой заправляли водой паровозы. Поэтому и по речке не помню я Саню.

В пацанах я значительно больше знал его отца. Дядь Колю. Он был директором Заготзерна (хотя заканчивал геолого-разведывательный техникум в Старом Осколе), и у него в сезон работал дедушка, который хоть и был уже на пенсии, но как хороший бухгалтер ценился на тех производствах, что в советское время работали у нас — Заготзерно, Свеклопункт, Кориандра.

Каждый вечер я ходил в Заготзерно, что было прямо за станцией, чтобы помочь принести хозяйственную сумку с зерном. Вообще-то, это было запрещено (как-никак расхищение социалистической собственности!), но таким был негласный уговор Каряки старшего и дедушки, когда он соглашался на эту работу. Зерно было как бы натуроплатой за неё. Плюсом к зарплате по сезонному договору.

Когда в начале 90-х Заготзерно приватизировали, естественно, у старшего Каряки остался контрольный пакет акций предприятия. Но буквально через несколько лет приехали москвичи и сказали ему по-тихому, без лишних ушей: «Или ты переписываешь акции на нас, или мы тебя закопаем и никто не найдет — где». Старший и переписал акции. И не было у нас никого, кто бы не знал эту историю, хоть разговор и был без свидетелей. Село. И этим всё сказано.

Думаю, нервотрепка с акциями стала одной из причин того, что Решетов-старший ушел из жизни достаточно рано. Естественно, это и Сашку подкосило. Одно время, после смерти отца, он довольно сильно пил. И понял, что до добра это не доведет, только когда прозвенел первый звонок. Лет пять тому… Да, как раз хоронили Кольку Михайлова. А Сашки с нами на кладбище не было. Он в районной кардиологии лежал.

Тогда случился у него инфаркт. После этого он бросил пить. Намертво.

Примерно в это время я и узнал Сашку чуть лучше. Годков-то по селу осталось у меня… Всего ничего! Одни разъехались из родных мест кто куда, другие уже ушли. Поэтому, когда мы собирались в редкие периоды моего присутствия в родных местах, Сашка обязательно подъезжал на своей серебристой «Ладе Приоре».

Как-то я посмотрел одометр его машины и с удивлением обнаружил, что та, хоть и одногодка с моей, но пробежала раза в два больше. А я ведь не сижу на месте. И по работе приходится колесить прилично, да и каждая поездка к матери добавляет к общему счетчику почти пять тысяч километров. А Сашка — только по селу. Ну, в райцентр. Либо к тестю с тещей в соседнюю Ивановку. Но это — кошкины слезы по сравнению с моими поездками.

Вот только, в отличие от меня, каждые утро и вечер Сашка ездил или на Оскол, или на Канал, что после строительства металлургического комбината стал естественным продолжением Водокачки. Каждое утро и вечер. На рыбалку. Хотя по пацанам не помню, чтобы Каряка-младший был заядлым рыбаком.

Не видел я его на реке, когда сам бродил по ней с удочкой, оснащенной крючком, выменянным у старьевщика, и поплавком, сооруженным или из гусиного пера, или из кусочка веника. Последнее, правда, значительно реже, так как за подпорченное домашнее имущество могло нагореть от бабули. Если, конечно, она заметит, что один или пара прутьев из веника вытянуты и он, соответственно, стал немного тоньше.

Не был, как мне казалось, Сашка заядлым рыболовом в детстве. Но… Видимо, время, действительно, меняет людей. Добавляет к ним новые черты, о которых мы когда-то даже подозревать не могли.

Подъехав к компании годков, что собралась по тому или иному поводу во время моего очередного приезда в родные места, Сашка вполне естественно входил в неё. Без какого напряга поддерживал разговор, с аппетитом прихлебывал знаменитую мурцовку или уху (в зависимости от того, что за основа у нас была под рукой в данный конкретный момент), но вот пить… Последние года три он не пил вообще. Сам для себя принял это решение и сам же строго его исполнял. Никакие контролеры в этом деле ему были не нужны.

Но даже и вот такая стопроцентная завязка не помогла. Подвела Сашку его интеллигентная закваска. Поздно вечером, когда стало ему худо, постеснялся он вызывать «Скорую» из райцентра, на ночь глядя. А утром уже было поздно.

Как-то по весне проезжал Сашка на своей «Приоре» мимо моего двора. Вечерело, и я после трудов праведных как раз вышел перекурить, сидел на лавочке у палисадника. Сашка и тормознул:

— Костян, козленка не возьмешь? А то коза окотилась, а Людка (супруга) говорит, что молоко ей нужно, а козлята — нафигсон. Задешево отдам. Так, чисто символически. Десять рублей. Если что, и поторговаться можно.

Только куда мне тот козленок? Ему ведь сена заготовить надо на зиму. А кто этим заниматься будет, если маме уже девятый десяток идет, а я всё лето в почти уже родной Карелии? Так и уехал Саня с тем козленком.

Не знаю. Может, и зря я отказался. Бегало бы сейчас по двору живое напоминание о Сашке. Хотя… Надеюсь, я и так буду помнить. Всё то, с чем остался в моей памяти Сашка Решетов. Которого я больше знал по непонятному для меня по смыслу, но почетному потомственному прозвищу — Каряка. А козленок… Ему ведь сено нужно. А откуда оно у меня?

Примечание:

* оэмковской спецухе — ОЭМК — Оскольский электро-металлургический комбинат. Он как раз начинал строиться, когда мои ровесники возвращались со срочной. И что ловить в колхозе? Печное отопление, вода из колодца, туалет с дыркой до центра земли. А пойдешь работать на стройку, в общаге — горячая, холодная вода из крана, душ на этаже, в комнате — батареи центрального отопления. Если женишься, через полгода дадут квартиру. Поэтому большинство моих ровесников оказались на ОЭМКа. Сначала на стройке, а как комбинат ввели в эксплуатацию, работали уже на нем или на связанных с ним производствах.