Как сын сапожника Янкель Гершович стал Джорджем Гершвиным? К 115-летию со дня рождения

Обморочные боли в голове не так страшны — работать можно через боль, но этот проклятый запах жженой резины… Он повсюду: им пахнет в воздухе, им пахнут рояль и ноты, вода и пища, он преследует во сне и наяву, от него нет спасения, и потому пальцы не чувствуют клавиш, ноги не чувствуют педалей, руки не держат нотной тетради и стакан с водой хрустально бьется о паркет.

Так сгорал жженой резиной мозг великого Гершвина, композитора, которого уже нет с нами 76 лет (My Man’s Gone и It Ain’t Necessary, как поется в этих двух ариях в «Порги и Бесс»), а музыка его уже стала народной в его стране и всенародной во всем мире. Свои оперы он так и называл — народная опера. А инструментальные и оркестровые произведения Джорджа Гершвина уже давно стали добротной классикой американской музыки.

Его не стало 11 июля 1937 года. Добил его запах жженой резины: он не пришел в себя после удачной (как говорят) операции по удалению опухоли головного мозга. Ему было всего 38 лет и он не успел написать многого из задуманного. Но и этого достаточно, чтобы вспомнить его сегодня: кто в Старом Свете много чего знал об американском блюзе, о негритянских спиричуэлс, об эбониксе, о джазе штатов Диксиленда, об американизированном канторском пении на смеси идиша и эбоникса? А ведь все это — Гершвин. Это он спутал струны всех напевов и мелодий в неповторимый уже никому и никогда букет созвучий, ставших ему надгробной лирой посмертной мировой славы.

Янкель Гершович, дед композитора, 25 лет протрубил рядовым, но механиком в царской армии, и вышел в отставку с разрешением поселиться в окрестностях Санкт-Петербурга. Однако его сын Мойше Гершович, несмотря на заслуги отца, вынужден быть торить еврейскую стезю закройщика дамской обуви. Женился он на дочери извозчика Розе Брускин в 1895 году, когда все родственники его жены уже успели уехать в Новый Свет за своим еврейским счастьем. Мойше было 23 года, Розе всего 19 лет. Она увлекалась музыкой, чтением, живописью и мечтала стать профессиональной художницей. Ее любительские работы получали высокие оценки специалистов, но толку мало — пресловутый ценз.
(Кто-то может назвать хоть одну еврейскую художницу Российской империи начала 20-го века?)

И они уехали. Живописью Розе заняться не удалось — родился первый сын Айра, за ним поспешил на свет наш (в честь деда!) Янкель, впоследствии Джордж, потом как горох из стручка посыпались сын Артур и дочь Френсис. Все уже не Гершовичи, а Гершвейны, а затем Гершвины. Четверо! А много ли Мойше наколотит своим сапожным молотком?

Однако Роза, ставшая уже настоящей Роуз, как всякая аидише моме, делала возможное и невозможное, чтобы дать детям кроме обычного образования еще и музыкальное. Способности к кисти, стиху и холсту тоже не отдыхали на детях. Дети радовали семью новых американцев успехами в учебе и послушанием. Все. Кроме Джорджа.

Вообще-то пианино семья купила для Айры. Но, как ни странно, первой, кто стал зарабатывать музыкой, оказалась Френсис. А юный Джордж болтался по бруклинским улицам, дрался с соседскими парнями, хулиганил в меру, но все чаще подходил к инструменту. Играть он начал без всякого музыкального образования: что-то на пальцах подсказывали ему тихоня Френсис и прилежный Айра. Что-то вечно занятая по хозяйству Роуз поправит. А игра уже вовсю захватила паренька, он уже женился на Музыке навсегда (так и никогда не женившись на земной женщине — как будто он знал, как мало ему отмерено жить на земле и как много надо успеть сделать в музыке).

Пятнадцати лет Джордж бросает школу, чтобы серьезно заняться музыкой. Устраивается на работу в музыкальный магазин, где исполняет покупателям нотные новинки и популярные музыкальные произведения. Вряд ли можно было эту работу за 15 долларов в неделю называть работой — юный музыкант удовольствия от игры получал на сотни и сотни долларов.

Одни говорят — везение, а я скажу — упорный труд и талант всегда встретят удачу. Айра в начале двадцатых уже вовсю писал стихи и тексты песен для бродвейских исполнителей. Стихи от Айры, музыка Джорджа Гершвина — и Софи Такер, певческая дива тех лет, раскрутила первый хит братьев. Композитору было 17 лет, а эту песню поют до сих пор. С этого хита началась профессиональная карьера Джорджа как композитора. Но что символично, так это то, что песня называлась «Ты это хочешь? Ты это получишь!». Все по сценарию Джорджа. Он очень хотел.

И все же надо признать, что начинал Джордж Гершвин не только как музыкант, но как как музыкант-поэт. Если Айра писал только стихи, то Джордж писал и стихи, и музыку. Вместе с братом они создали на Бродвее двадцать два (!) мюзикла. Многие из них не сошли со сцены по сей день.

Те, кто знал Гершвина при жизни, рассказывали, что работал он, как вол. Писал музыку очень быстро. Уверена, что вы знаете «Рапсодию в стиле блюз», ее все знают. Так вот ее он написал за двадцать один день. Эта рапсодия шедевральна тем, что композитор соединил в ней академическую классическую музыку и лихой джаз двадцатых. И получилась не эклектика. А настоящее чудо.

Кто смотрел фильм «Однажды в Америке» может зримо представить себе ту обстановку, в которой жил и творил молодой Гершвин, но я обращу внимание читателя на музыку в фильме. Тот же самый симбиоз строгой смокинговой классики и огненного уличного раннего джаза. Эффект Гершвина. «Рапсодии», прозвучавшей впервые в 1924 году в работе оркестра Пола Уайтмена (партия фортепиано — Джордж Гершвин), стоя рукоплескали Сергей Рахманинов, Игорь Стравинский, оба поляка Леопольда — Годовский и Стоковский.

Дольше всех он писал свою знаменитую «Порги и Бесс» — двадцать месяцев. При этом он ел и пил за роялем, спал носом в пюпитр за роялем. Брат Айра силком отрывал его от инструмента. Видимо, в это время упорной работы над оперой он и заработал опухоль мозга. Лебединая песня композитора, вобравшая все лучшее в его творчестве.

Порги и Бесс взорвалась в 1935 году в чопорном университетском Бостоне. Несомненно, это было лучшее из всего, что было до сих пор создано композитором. Это была народная американская опера об Америке. В ней соединилась высокая оперная латынь и негритянский эбоникс, это был сплав улицы с салоном, свинга с алгебраической симфонией. И все вместе — это была Америка Гершвина. Не зря Гершвин, с пеленок вскормленный Америкой, всегда говорил: «Мои люди — Америка. Мое время — сегодня».

Время Гершвина — сегодня и вечность.

P. S. тех, кто хочет почтить этот день, подаривший нам великого композитора, я приглашаю снова послушать колыбельную Клары из оперы «Порги и Бесс» Summertime:

Summertime,
And the livin' is easy
Fish are jumpin'
And the cotton is high
Your daddy’s rich
And your mama’s good-looking'
So hush little baby
Don’t you cry.
One of these mornings
You’re goin' to rise up singing
Then you’ll spread your wings
And you’ll take to the sky