Путь улитки тоже нелёгок, полон знаний и смыслов, поэтому она иногда замирает, водя своими глазами-щупальцами… Ей 7 лет, и половина жизни позади, и половина пути позади, и она — это я, только не знает об этом. Я тоже замер, пройдя половину пути, у меня тоже позади половина жизни и всё здоровье, и руки мои — это трясущиеся щупальца, только глаз нет пока.
И если она — это я, значит, я — это она, и это я ползу по склону горы Фудзи, чтобы попить воды на восходе. И мне обязательно надо доползти, чтобы где-то не погибла от жажды маленькая улитка… И видна уже вершина, и кран на вершине, и осталось несколько минут — и восход озарит небо над Фудзи и облака над ней. Надо только зажечь свет и припасть, и живительная влага попадёт в ротовую полость, и жизнь будет прожита не зря…
А в это время неуклюжий пингвинёнок забавно семенит по льду Антарктиды. Он впервые идёт к воде, он впервые будет ловить рыбу — если дойдёт, конечно. Он падает, поскользнувшись, но заботливый папа-пингвин помогает ему подняться и толкает дальше — к воде, к воде…
Вот пингвинёнок упал на спину и долго вставал, а папа не помогал, просто наблюдал. И поморник, сидящий неподалёку, внимательно наблюдал, но понял, что добыча ему не по клюву, и улетел.
А улитка на Фудзи взобралась на камушек, чтобы увидеть, сколько осталось до вершины, как вдруг камешек покачнулся, чуть-чуть прокатился и прижал домик упавшей улитки к другому камушку. И ей надо выползти из домика и освободить его, и помощи нет, и уже закружил над ней чёрный ворон, чающий добычу…
Неуклюжий пингвинёнок лежал в коридоре, в метре от кухни, у самой вершины Фудзи, голый и беспомощный, как улитка без домика. Поморник не наблюдал за ним, и не кружил над ним чёрный ворон, потому что не водятся в коридоре ни поморники, ни чёрные вороны. В коридоре водится жена, и она смотрела на пингвинёнка глазами поморника, только клюва у неё не было. Пингвинёнок жалобно моргал, не в силах даже приподняться, и улитка сидела в домике, не осмеливаясь вылезти, и я лежал в холодной Антарктиде, возле океана воды, океана близкого и недоступного…
— Дай попить… — прошептал я жене.
Но она бросила в меня какую-то тряпку, которая оказалась моими трусами, и чёрный ворон вдруг спикировал, схватил улитку, на секунду высунувшуюся из домика, и поднялся с ней ещё выше, ещё ближе к вершине Фудзи, только улитка уже этого не видела… А пингвинёнок по-прежнему лежал на льду, и папа-пингвин пропал куда-то, и вернувшийся поморник был уже рядом и занёс свой острый клюв…
Боль… Клюв поморника бил по моей голове, желая расколотить её. И нет уже маленькой улитки, и рванулся куда-то пингвинёнок, но поморник подцепил его клювом и снова начал кромсать. А я — в двух метрах от крана и в трёх от холодильника с пивом — заплакал, потому что это меня бил поморник, меня сожрал чёрный ворон и это я никогда не выпью воды на вершине горы Фудзи…
Кто-то перешагнул через меня, открыл холодильник и сунул мне уже открытое пиво. Кто это был? Жена? Или папа-пингвин? Кто отогнал поморника от лежащего пингвинёнка? Кто вытащил полуживую улитку из клюва чёрного ворона и положил её возле домика, откатив камушки?
Я сидел на вершине горы Фудзи, держа уже пустую бутылку пива, и жизнь приобретала цвет, и всё вокруг становилось оранжевым, и улитка ожила, напившись росы, и спряталась в своём домике, высунув один глаз-щупалец, и тоже любовалась восходом. Я посадил её на ладонь и поднял повыше — на, смотри, ведь ты всю свою жизнь мечтала увидеть восход над Фудзи… И пингвинёнок подарил мне небольшого кальмара — свою первую добычу. И солнце…
Таким и увидела меня вышедшая на кухню жена. Я разговаривал с горой Фудзи, зажав в кулаке пивную пробку и таракана. Я благодарил Фудзи за росу на восходе и заклинал остерегаться поморников. Я показывал пивной пробке солнце, а пингвинёнок сидел у меня на коленях, и льды Антарктиды таяли от солнечных лучей…
— Больше никаких пьянок, — прокаркал где-то в вышине чёрный ворон. — Пригласили на день рождения, все люди — как люди, один ты нажрался…
Я пытался увидеть каркающего ворона, но солнце слепило глаза и исчез куда-то пингвинёнок, а на его месте сидела кошка. Кто-то взял у меня с ладони улитку, а кальмар убежал сам в сторону холодильника.
— До белой горячки допился… Всё, надоело. Разводимся, — прокаркал на прощанье ворон и взмыл, а я задремал в луже от растаявшего льда.
«Но почему так путаются мысли? — заныл где-то в голове утренний гимн неопохмелённых. — Почему так часто меркнет свет?»
Осталось найти тысячу рублей, грамотно опохмелиться, разделить имущество, развестись и помереть налегке, даже без нижнего белья. Там оно не нужно. Там ангелы в белых одеждах и музыка…
А в понедельник — на работу…
Надо узнать, когда здесь начинается понедельник… Надеюсь, что не в субботу.
Или бросить всё, уехать к горе Фудзи и жить там, среди улиток, пить росу на восходе и писать хокку?..
Новейшее прочтение аскольдовой могилы. Взаимодействие неожиданных образов достойно литературной премии.
1 Ответить