Путевые импрессии-1. Чем живет белорусская провинция?

Володька, ты?!

Иногда приятно, что тебя узнают. Даже если принимают за кого-то другого.

Рано поутру я со всего разбегу ныряю в майскую лепоту: по дороге на вокзал, где я проследую электричкой из Костюковичей до Климовичей, словно на божественном фаэтоне красавца Феба прямиком в рай, меня встречают поднебесным пением райские птицы-соловьи, красавицы-березы приветствуют меня шелестом резной листвы на ветру, солнышко уже по-летнему прогревает все сильнее…

Проходя мимо какой-то остановки, уже на подходе к костюковичскому вокзалу, замечаю, как меня подслеповатым взглядом вслед провожает какой-то лохматый дед в рваной майке с надписью «Heavу metal». Потом, как от солнечного удара, он подскакивает, насколько ему позволяют его артрознпые суставы, и, прикрыв подслеповатые глаза ладошкой-козырьком, из лохматой бороды мне в спину выпаливает:

— Володька?! Ты куда?!

Я сбрасываю обороты, поворачиваюсь и по-простому и в унисон ему отвечаю:

— Да вот, на вокзал иду.

— А чего? — продолжает дед так же по-простому.

— Да вот, решил в Климовичи податься, — понимая, что он меня с кем-то спутал, продолжаю я развивать неожиданную интригу.

— А дом что, уже достроил?

— Так я это, в квартире теперь живу…

— Как в квартире?! Ты же хату строил?!

После «квартиры» в лохматую голову деда забирается предательское сомнение. Он ещё больше щурит подслеповатые глаза, морщится, принюхивается носом, как старый пёс, и, заподозрив неладное, допытывается дальше:

— Ты же Володька?! Мы с тобой еще в санатории «Ясельда» в Бресте ещё были? Не…

И потом, вдруг осознает, что он промазал, обознался, и горькое разочарование, как от удара коварной судьбы, разливается по его сморщенному, как печеное яблоко, лицу.

— Я не Володька, — не выдерживаю я интригу.

— А кто ты?! Не, ну вылитый же Володька!

— Нет, вы, к сожалению, ошиблись, — наношу я последний сокрушительный удар по предательской памяти старика.

— Ну не может быть! Мы же ещё на рыбалку на Припять ездили! Наклюкались тогда, и Володька все удочки в воду поскидывал! Мы потом ещё уже так, без удочек, рыбачили, потому что у нас ещё две бутылки было! Не, ну вылитый же Володька, мать-перемать!

Радости и разочарованию старика нет предела. Видно, как они смешались воедино, как свет и тени, как лёд и пламень, какая борьба между ними происходила, как старика корежило. Но жизнь полна горьких разочарований. И никуда от этого не уйти. Увы, не Володька я. Хотя от той радости, которую мне выказали от встречи как со старым знакомым, пусть и ненастоящим, очень даже хотелось бы им быть.

Я тихо улыбаюсь, машу рукой на прощанье расстроенному старику и удаляюсь, почти в тумане воспоминаний о минувшей молодости, в радостном уже воспоминании от того, что я побывал чьим-то Володькой, сделал приятное.

Женская фантазия

«Будь бдителен! Враг не дремлет!»

Уже на вокзале, как всегда, приперевшись почти на час времени раньше, я иду исследовать локальные колориты, дабы проникнуться местной атмосферой и, может быть, поймать кратковременный дзен туриста-путешественника.

В тенистом переулочке, между стареньким домами и хатами, до боли напоминающими о бабушке и моих школьных каникулах в туманном прошлом, прямо у тропинки, заросшей примятой травой и отцветшими одуванами, сидит белая кошечка.

Как всегда, уже по привычке, я тянусь в задний карман за телефоном, фотографирую ее, испугавшуюся и убегающую в безопасность под калитку соседнего дома, говорю ей бесполезные: «Ну чего ты, дурочка. Я же только из чувства и для истории», — и иду, спотыкаясь о какие-то камни и коряги, дальше.

В просвете густых зарослей впереди я улавливаю «изображение» какой-то местной гражданки, которая с откровенным интересом издалека пристально сканирует меня. Но, не заподозрив себя ни в чем, невинный как младенец, только что вылупившийся из лона матери, я без лишней мысли ковыляю ей навстречу и слышу деревенское, подозревающее:

— А зачем вы кошечку подкинули?

Я с трудом различаю «подкинули» и, думая, что я ослышался, переспрашиваю:

— Что? Подкинул? Кто подкинул?! Я подкинул?! Да я ее просто сфотографировал.

Наблюдая и дальше растерянно-подозрительный взгляд на ее недоверчивом лице, я почти оправдываюсь дальше:

— Я путешествую… Из Гродно я… Сейчас уезжаю на Климовичи. Вот, гулял, увидел красивую кошечку и сфотографировал.

Но мое такое логичное и понятное объяснение слишком медленно проникает в утреннее сознание бдительной гражданки, и она, не моргнув осоловевшим утренним глазом, допрашивает меня дальше:

— А чего вы тут делаете?

— Я же говорю… Турист я… Путешественник… Марко Поло… Понимаете? Вот любуюсь вашими красотами в ожидании электрички на Климовичи. А кошечку я не подкидывал. Она, кажись, здесь и живёт. Вон, сиганула под калитку того дома.

Недоверчивая гражданка ещё раз окидывает меня бдительным взглядом. Потом какая-то другая местная мадам выходит из дома напротив ей навстречу и они вместе, взяв друг дружку под руку и почти по-девичьи хихикая, удаляются от меня прочь.

Гражданка, явно с чувством, вкратце рассказывает своей подруге, как она опростоволосилась, «набдила» и «наподозревала». И обе, как две гимназистки, оглядываясь в мою сторону, гогоча и прикрывая рты руками, удаляются от меня в уже мои реминисценции.

Сверху припекает майское солнышко… Вдали заливается соловей… Идёт лето…

Городок Костюковичи

Твори добро — и бросай его зельцем собакам.

Двум четырехлапым беспризорной наружности у вокзала Костюковичей субботние небеса послали щедрого меня, и со мной — толстый шмат зельца.

Рано поутру в магазинчике поблизости мужичок рабочей наружности со всей своей непростой жизнью на помятом лице, похожий на моряка Попая, очень надеется поправить холодным пивком свое ушатанное в пятницу вечером здоровье. Но дородная продавщица огорашивает своим законопослушным: «День трезвости, не продаем!»

— Как, и даже пиво взрослым мужикам?! — мятое лицо мужичка морщится ещё больше, превратившись в средоточие разочарования и вселенской боли.

— И даже пиво взрослым мужикам, — продавщица косит щедро накрашенным глазом в мою сторону, сторону лишнего свидетеля, которого явно желательно было бы убрать.

— Вот так, папаша, работаешь, работаешь, а пиво тебе, трудовому человеку, не продают, — я понимающе улыбаюсь помятому Попаю, покупаю толстый шмат зельца и, подмигивая обоим, удаляюсь из их спетого тет-а-тета в сторону шелудивых, загорающих на майском солнышке.

Псины жирному зельцу рады, как робинзоны кораблю — я даже боюсь, как бы они мне пальцы вместе с ним не пооткусывали. Звонко лязгают оставшимися клыками и благодарно виляют грязными хвостами.

Аппетитный зельц заканчивается в минуту, на перрон вот-вот должна прибыть моя электричка, и я, поинтересовавшись у симпатичной гражданки на скамейке, явно заинтригованной вопросами от приезжего джентльмена-меня, действительно ли это мой поезд, поспешно отбываю в сторону Климовичей — своей следующей остановки, даже не пообещав снова назад вернуться.

Продолжение следует…