Великолепный Стамбул. Как живет жемчужина Востока?

Часть 2

В этих районах торговля разным ширпотребом идёт день и ночь, прямо с тротуаров, где горы мусора, бродят чумазые дети, цепляющиеся к случайным туристам. Где встречаются люди «от сохи и тротуара», предлагающие тебе «что-то поинтереснее» турецких маек и трусов. Где жизнь через край бьёт ключом, и ключом не самым родниковым.

Пребывание в таких рабочих районах, своего рода гетто, также бьёт по рафинированным чувствам туристов резкими контрастами и грубостью реальной, не глянцевой жизни, заставляя путаться в «показаниях».

С одной стороны, это местный колорит, настоящая жизнь настоящих стамбульцев, другая жизнь тысяч и даже миллионов людей, нежели в красочных буклетах и у проплаченных гидов, со стороны другой. Когда всякий раз, оказавшись на этих улицах, мне хочется с них поскорее исчезнуть, не вступать в слишком тесный, немного устрашающий контакт с не совсем лощеной, с торчащими обтрепанными нитками, такой не туристической и грубой, не расшитой историческим золотом, как внешняя показная сторона, рваной изнанкой.

Это тоже Стамбул, где все всем торгуют с раннего утра и до позднего вечера, где шум улиц затихает только ближе к полуночи. Где не старинные, а просто старые и разрушающиеся здания и везде мусор. Где знаменитые стамбульские кошки вызывают не умиление, а жалость, настолько они худые и ободранные. Где местные кули-носильщики толкают за собой арбу с товаром, как и сто лет тому назад…

Я, по своему «кислотному тесту», задаюсь вопросом: хотел бы я здесь остаться пожить? Ещё на неделю, месяц, навсегда… Ловлю себя на быстро мелькающих реакциях и ощущениях, коротких рефлексиях, формирующих чувство, и осознаю, что мне от всего этого интересно, но дискомфортно.

Не могу, не умею я уйти в туристскую скорлупу и смотреть на все, скользя по гладкой поверхности нетрезвым взглядом — по глянцевой поверхности исключительно приятных видов и переживаний, как легко умеют другие.

И уже заранее знаю ответ: на недельку окунуться в реальную жизнь стамбульцев — колоритно, полезно для расширения горизонтов и значит поменять на время свой заплесневелый модус вивенди. Но остаться подольше или, не дай бог, пожить и поработать, как некоторые мигранты — не дай Всевышний Аллах-Вседержитель!

Это тоже Стамбул, реальный, настоящий, торгашеский до мозга костей, непричесанный, шумный и грязный. Настоящий Стамбул, в котором живут миллионы.

Они постоянно куда-то бегут, конкурируют в этой толчее, с утра до ночи чем-то торгуют, ни о чем другом, кроме дел и своего бега белки в колесе, и не задумываются. Миллионы, многие из которых и не догадываются, что жизнь может быть другой…

А потом я отправился на Босфор.

Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем,
Я в твоих глазах увидел море
Полыхающее голубым огнем…
(С. Есенин)

Чудесный, со всеми современными, а также историческими атрибутами сказочный Босфор: гигантские мосты, нефтеналивные танкеры, августейшие дворцы из прошлого. Зелено, великолепно, даже величественно. Все, как положено. И даже игривые дельфины в кильватере.

Мы проплыли в тот день вдоль него всего, в Золотой рог и обратно, любуясь Галатской башней, Долмабахче и ещё чем-то там, пока нам мелодично, как муэдзин с минарета, пел свои восточные сказки наш гид. В то время как другой товарищ предлагал нам разные гезлеме и пахлаву втридорога. Красивая, открыточная Турция…

Примерно за час до этого за мной «ухаживал» Абрахам, курдский турок, демонстрируя свои ковры и чаи и свое искусство соблазнения и увещевания. И я ему почти отдал все свои доллары и свое нежное, тающее на глазах, как сахарный рахат-лукум в жаркой ладошке, туристское сердце.

И понял я тогда, почему наша редкая Наташа не может устоять перед их частым Мустафой или Ахметом. Ведь все очень красиво, славно, терпеливо. Оно обволакивало, как жаркая восточная ночь, пропитанная сладкими ароматами и обещанием счастья. Это сработало даже с таким непроницаемым скептиком и мизантропом, как немолодой я.

Соблазнение протекало очень изящно, клиентоориентированно и навязчиво, но в то же время… ненавязчиво, до музыки в ушах. Словно настырным, разгоряченным и сгорающим от желания ухажером перед девушкой. Кавалером, пылающим от страсти, который одновременно горит так ярко и так терпеливо, что девушка, не выдержав, сама начинает его спасать и прикладывать спасательную себя ко всем его обожженным местам.

Вот и мне неимоверно захотелось приложить его ко всем местам, так он был терпелив и настойчив, внимателен и деликатен. И я готов уже был купить у него и шелковый ковер за четыреста долларов, и чай из сомнительного шафрана за сто, и пообещать помощь его горемычному народу.

Правда, хорошо, что у меня этих денег с собой не оказалось, а то действительно вынул бы — и на бочку.

Абрахам, пообещав ждать меня, как Пенелопа Одиссея, посадил на кораблик, и я уплыл, качаясь по бирюзовым волнам Босфора, слегка мучаясь от своего чувства невзаимности.

На кораблике я, сам того не желая, завязал разговор с испанцами из Севильи, пожилой парой: он — прежде из Марокко, она — испанская испанка.

В качестве «клея дружбы» припомнил им «Севильского цирюльника» — oh, Seville?! The Barber of Seville! И даже попытался напеть из Фигаро:

— Фигаро, Фигаро, Фигаро, Фигаро, Фигаро, Фигаро, Фигаро, Фигаро-ро-ро!

А потом задумался: а из «Севильского ли цирюльника» этот Фигаро?

Потом начал припоминать, как на школьной викторине, все ассоциации с их географическими названиями: Касабланку в Марокко, даже то, что он был явно магрибского происхождения, и Дон Кихота и слугу его верного Саню Панасюка…

В общем, пара явно была под впечатлением от сумасшедшего «канадца» (я за границей обычно говорю, что из-под Торонто — произношение позволяет) и на достопримечательности уже не смотрела…

За кормой кричали чайки, мимо проплывали Галат и Долмабахче, на берегу меня ждал Абрахам с его шелковыми коврами и ароматными чаями… И мне стало хорошо, как никогда.

Вот и побывал я на Босфоре,
Ты меня поспрашивай о нем.
Я в твоих глазах увидел море,
Голубым колышется огнем.

Продолжение следует